А вот Григорий Петрович и Андрей, которых они должны были уже полчаса как сменить, встретили дозорных без особой теплоты. Оба были с помятыми плоховыбритыми лицами, оба в зимнем камуфляже «городской» расцветки, и больше ничего общего у них не было. Первый — мужик лет сорока пяти, инженер с оборонного завода, второй — молодой обалдуй, годившийся ему в сыновья.
— Где вас, мля, черти носят? — с ходу начал Петрович. — Вас в Убежище уже похоронили. Так прям и сказали: «если живы, им же хуже будет».
Несмотря на раздражение, говорил он вполголоса. На посту орать не рекомендовалось.
— Форс-мажор, мужики. Песики чуть не задрали. А это Настя, прошу любить и жаловать.
Ее появление вызвало фурор: раздалось долгое «О-о-о!» и посыпались комментарии.
— Да ладно вы, елки-палки, — угомонил их Караваев. — Не смущайте барышню.
Сама Настя, хоть и оставалась с виду потерянной, но смущенной не выглядела, встречая направленные на нее взгляды спокойно. Следующие две минуты оба обитателя квартиры наперебой изображали из себя джентльменов, сообразив, что девушка не про их честь. Но в их глазах читалась зависть к обладателю такого «трофея».
Прежде чем отпустить, Караваев отвел их в сторонку.
— Так, ребята, предложение на миллион. Там снаружи остались санки, в них убоина. Идете к входу №2. Настя залезет в такой же мешок. Там сейчас два тюфяка на вахте, проверять не будут. Найдете Чернышеву из медпункта. Все ей объясните. У них в секции есть свободная койка. Недавно освободилась… Вот пусть поселит. Типа, выздоровевшую больную. Документы мол, потерялись. Башкой за нее отвечаете. Узнаю, что хоть кто на нее косо посмотрел, вешайтесь. Андерстенд?
Он посмотрел на них выжидающе, но те молчали, переглядываясь. Пока он не сказал самого главного:
— Сделайте, а с меня по десять банок на брата. И Маше столько же.
— Не вопрос, — хором ответили дозорные.
— Вот и ладушки.
Скрипнула дверь, и Борис Мельниченко, румяный как дед Мороз, ввалился в комнату, впустив за собой холодный воздух. Фыркая и ежась, бывший сержант срочной службы сразу подсел к буржуйке, отогревая замерзшие пальцы. Похоже, будь его воля, он бы доху и в помещении не снимал.
Бинокль ночного видения он положил на стол с грязной, прожженной сигаретами полировкой. «Гарантированная эксплуатация при температуре воздуха от +45 до -40», — гласила инструкция к прибору, который они нашли в магазине товаров для активного отдыха. Так что тот работал почти на пределе возможностей. Гражданская модель, может, была и хуже аналогичных военных, но для их целей годилась.
Ветер, подувший сквозь щель неплотно прикрытой двери, пробирал до костей.
— А закрыть? — бросил напарнику Караваев, который сидел без верней одежды, — Холод собачий. Сорок пять градусов на солнце.
— Кажись, все чисто, — Борис запер дверь как следует и тяжело опустился на стул. Стул жалобно скрипнул.
Это было почти голословное утверждение. За те полторы минуты, что он провел на балконе, трудновато было осмотреться как следует. Да он и не старался. Бог не выдаст, свинья не съест. Контролировать их каждую секунду никто не станет; а если кому-то из большого начальства больше всех надо — пусть сами себе яйца морозят.
— Пост № 3, доложите обстановку! — ожил полевой телефон, нарушив тишину громовым басом, заставившим их вздрогнуть. Это был Батя. Он же Гробовщик.
Оба других поста находились внизу.
С тех пор как полагаться на радиосвязь стало трудно, сюда для надежности пятисотметровый кабель полевого телефона от самого Убежища. Благо, еще в первые дни люди успели натащить на склад много полезных при обустройстве вещей.
— Все нормально, товарищ майор, — ответил Мельниченко, скрыв зевок. — Никаких происшествий.
— Хомяк, ты что ли? — у зама коменданта была хорошая память на лица и голоса. — Волынишь? Смотри у меня. Узнаю, что опять фигней на посту маетесь, надолго там пропишетесь.
— Все в порядке, Сергей Борисович. Я только что с «фишки». Мышь не проскочит.
— Ну-ну. Продолжайте в том же духе.
«Сидит там у себя в тепле, а еще до нас докапывается, — подумал Борис и выругался, облегчив душу. — Почему нельзя поставить на каждый балкон по камере с инфракрасной оптикой, а в кухне монитор?»
К этому времени Петрович и Андрей со своим нештатным грузом должны были миновать бронированные ворота, а значит, из всего Убежища только Антон и Борис находились на поверхности. В отличие от остальных, их отделяла от внешнего мира не толща земли, а тонкий слой железобетона сотой серии.
Это место как перевалочный пункт участники спасательно-мародерской операции присмотрели еще на третий день. Но стационарным пост на четвертом этаже неплохо сохранившегося кирпичного дома, стал только на восьмые сутки подземной эпопеи. Потеряв крышу и чердак, превратившись из девятиэтажного в восьмиэтажное, здание, тем не менее, выглядело лучше соседних. По крайней мере, оно не кренилось на манер пизанской башни. Бывший архитектор-проектировщик, которого Час Ч. застал в пробке рядом с убежищем, обследовав его, заключил: «Еще постоит».
Двухкомнатная «хрущевка» была угловой и имела два балкона, некогда застекленные, а теперь дающие превосходный круговой обзор, тем более что взрывная волна тщательно проредила окрестные дома.
Отгородили и утеплили только коридор и маленькую кухню, окно которой выходило на глухой торец соседнего дома, а значит, не просматривалось ниоткуда. Его заложили кирпичом, тщательно замазали все щели монтажной пеной для тепло- и звукоизоляции. Утеплили и межкомнатные двери, которые вели в «холодные комнаты». Прежде чем организовать регулярное дежурство, квартиру подвергли обеззараживанию. Выкинули все, где могла скопиться пыль — подпаленные ковры, постельное белье, чехлы с диванов и кресел. В кухне и коридоре сделали влажную протирку — тщательно, как в больнице, вымыв шваброй пол, стены и даже потолок. Сварили на месте и установили буржуйку. Притащили из соседней квартиры, где хозяин затеял накануне Армагеддона капремонт, мешки с песком и расставили их вдоль внешней стены, что по идее должно было ослаблять идущий снаружи поток излучения.