Сорок дней спустя - Страница 24

До поры Настю спасали только темнота, да еще то, что ее преследователь знал метро не лучше нее.

Они остались одни. Все остальные были мертвы: кто-то умер давно, еще в первый день, другие недавно. Не без его помощи.

— Цып-цып-цып. Кисонька моя, ты где? Хочу тебя… обнять.

Глумливый голос звучал совсем рядом, казалось, в десяти шагах. Но она знала, что это акустика подземных коридоров издевается над ней. Если б он был так близко, то уже схватил бы ее. Сутки назад он пару раз он принимался стучать по трубам: «концерт по заявкам» был слышен в любой точке «кармана».

Нет, он был дальше, за пределами видимости… Хотя видеть она ничего не могла, потому что включить фонарик не согласилась бы за все блага мира.

— Куколка моя, ты где? Хочу к тебе…

Она слушала эти сальности в сотый раз и чувствовала в его словах режущую ухо фальшь. Он прикидывался похотливым животным, а на деле оставался человеком. Только люди сходят с ума. Она догадывалась, что вряд ли нужна ему как женщина, и даже ее ценность как мяса не стоит на первом месте. Тут другое. Он просто боялся одиночества, особенно перед лицом смерти.

— Не хочешь, значит? Ну и сиди, сучка… А я перекушу. Они, конечно, не такие свеженькие как ты, но тоже ничего. Как говорят некрофилы, старый труп лучше новых двух.

Он зашелся в припадке хохота, словно выдал блестящую остроту. Целую минуту эхо металось по коридору, делая его смех похожим на смех клоуна. Ей пора бы привыкнуть, но каждый раз, когда она слышала этот хохот, ее внутренности сжимал спазм.

— Дура… Боишься? Думаешь, я зверь, а? Если бы не я их, они бы нас уже обглодали.

На это ей нечего было сказать. Может, и так, но она скорее умрет, чем проведет еще день рядом с ним.

— А что мне с этими уродами было делать? — снова крикнул он. — Так хоть какая-то польза вышла. Давай, пожуй и ты.

Что-то упало на лед в пяти метрах от нее. Она затаила дыхание.

— Да не бойся, это не то, что ты подумала… — вывел ее из оцепенения голос, ставший вдруг ласковым и участливым. — Просто гайка. Ты еще там, родная? Пойдем со мной. У меня есть чипсы. Твои любимые, с беконом. А вот воды уже нету. Придется пить эту дрянь. Хорошо, у меня есть на чем кипятить. Хотя все равно инфекция до нас добраться не успеет.

Резь в пустом желудке напомнила ей, что у нее два дня во рту не было ни крошки. Но ее не купить такими обещаниями.

Молчание затянулось, и она превратилась в слух. Человек не приближался, но и не уходил. В абсолютной тишине она слышала его сиплое дыхание. Он тоже был простужен.

— Так что, идешь со мной? — дружелюбие исчезло, голос снова стал холодным и скрипучим. — Выходи по-хорошему, задолбало за тобой лазить.

Она не проронила ни звука, готовая бежать, если он приблизится еще на метр.

— Не хочешь? Ну, тогда я пошел. Сиди и подыхай с голодухи.

И шаги, слышно как ломается лед, и летят во все стороны брызги. Уходит. Но он вернется, что бы ни говорил. Он всегда возвращается.

Она опять осталась одна. Немного выждав, включила фонарик. Тоннель был пуст. Она вздохнула с облегчением… и в этот момент до ее уха донесся тихий всплеск.

Тело ее напряглось. Она готовилась — нет, не удирать, уходить. Не бегом, а шагом, тихо и незаметно. Потом свернуть в ответвление служебного тоннеля, спрятаться в сбойке и замереть, превратившись в камень. Осталось точно определить направление, откуда он приближался. Под землей непривычному человеку трудновато ориентироваться.

— Солнышко, — позвал голос. Еще ближе.

Никуда он не уходил. Спрятался в какой-то нише и провел ее как ребенка.

Прятаться не имело смысла, оставалось — нет, не уходить, а бежать. Вода хлюпала под ногами. Резиновые сапоги безымянного работника метро были ей велики, носки продрались, кожа покрылась волдырями. Но это были мелочи, которых она уже не замечала.

Она никогда в жизни так не бегала, но все напрасно. Вскоре сильные руки обхватили ее поперек талии, легко оторвав от пола.

— Цап-царап.

День 20

Поймал, поймал! Теперь уж ты никуда. Запер от греха в тоннеле. Как бы не потерять — все двери похожи одна на другую. Смотрит на меня волком. Убила бы, если б могла.

Опять предлагаю мясо. Ни в какую, дура.

В баке осталось дня на четыре. Дальше придется кипятить ту, что в тоннелях. Радиация… Ну и что?

Вижу свое отражение в воде. Живой труп, бляха-муха. Ниче… Осталось недолго.

День 25

Хорошо вдвоем. Никто нам не мешает, могу проводить с ней все время. Она не возражает, и, по-моему, даже не замечает моего присутствия. Бедная… Но теперь, по крайней мере, никто не запретит мне заботиться о ней.

Она напоминает ребенка-аутиста. Уверен, что не разучилась говорить, просто потеряла к этому интерес и оборвала все нити разом. Пусть она находится где-то в своем мире (мирах?), но мне все равно хорошо с ней. Если б не ожидание развязки я бы мог назвать себя счастливым. Нет, я не боюсь смерти, но меня угнетает неизбежность расставания.

Больно смотреть на ее тело — как же она исхудала. Ребра того и гляди проткнут тонкую кожу, а сквозь нее — или я брежу? — можно увидеть сердце. Они пульсирует, гонит вязкую остывающую кровь по венам и артериям, но с каждым ударом все медленнее и медленнее. Нет, наверно мерещится.

Упорно отказывается от мяса. Ну, ничего. Сумею ее убедить.

День 29

Прошлой ночью (или днем, я сбился со счета) это был последний раз, когда я слышал от нее связные предложения. Она не говорит, даже когда я к ней обращаюсь. Может только кивнуть или покачать головой, и редко-редко когда выдавит из себя пару слов, а потом снова молчит. Почти все время проводит, сидя на кровати и глядя то в пол, то в потолок. Сердце кровью обливается. За что нам это? Что мы такого сделали?!