Сорок дней спустя - Страница 13

Глава 2. НАСТЯ

Крохотная комната, освещенная неровным бледно-желтым светом. Голые серые стены, низкий потолок, окна нет. Место и время неясны, да и неважны. Важно только то, что произошло здесь две минуты назад. Смерть.

Темница, склеп, могила. Ни единого звука извне. А в самой комнате затихает эхо единственного выстрела; и она медленно и плавно, как затонувший корабль в ил, погружается в тягучую тишину, которую нарушает только падение капель. В тишине стук каждой капли звучит, как удар пудового молота по наковальне. Каждые пятнадцать секунд — грохот.

За невысоким столиком, спиной к закрытой железной двери сидит человек. Сидит, наклонившись вперед и уронив голову на скрещенные руки. Со стороны может показаться, что его сморил сон. Но капает не вода, а кровь: стекает тонким карминным ручейком изо рта и затылка, представляющего собой сплошную рану, струится по неровному столу и льется на пол, где успела собраться лужица, над которой поднимается пар. Лужица быстро подсыхает и темнеет, замерзая — по краям она уже бурая, а ближе к середине, туда, куда упрямо капают тяжелые капли, остается бордовой. Но в темноте, чуть подсвеченной тусклым сиянием, оттенки красного и коричневого не различить.

Кажется, что лицо человека отливает трупной зеленью, хотя это лишь игра света и тени. Он действительно мертв, но умер недавно: в прогорклом воздухе витает запах пороха. Впрочем, его трудно почувствовать, все ароматы перебивает тяжелое зловоние непроветриваемого помещения, к которому примешивается дух тлена. Смерть приходила сюда и раньше.

На полу у ног человека валяются забрызганный кровью пистолет Макарова и белые осколки, похожие на кусочки фарфора. На столе, придавленная его рукой, лежит школьная тетрадь в клетку. Она раскрыта, и страницы слиплись, склеенные запекшейся кровью. Кровь напитала их, размыла чернила, уничтожив слова и строчки. Большую часть текста не прочесть. Но между сведенными судорогой пальцами можно разобрать последнюю фразу: «…и все закончится».

На столе лежит фонарь, его слабого лучика недостаточно, чтобы осветить эту каморку. Заряд батареек на исходе.

Комната быстро погружается во мрак. Проходит пять минут, и пучок света истончается, пока не превращается в едва тлеющую искорку. Капает кровь. В темном безмолвии, не нарушаемом ничем, слышно мягкое шуршание лапок.

Проходит время, долгое время, и издалека доносятся шаги. Чуть слышно скрипит дверь. В комнату кто-то входит.

*****

Каждый раз, возвращаясь из страны снов в реальность, она чего-то ждала. И каждый раз мир не оправдывал ее ожиданий. Она надеялась увидеть свет — не бледный и выморочный, а яркий, настоящий. Но вместо снова и снова оказывалась посреди безбрежного океана мрака.

Это ее разочаровывало, но не удивляло и не пугало. Тьмы она не боялась, привыкнув к ней настолько, что та стала для нее родной и близкой. Тьма была надежным убежищем. А вот свет, неровный свет фонарика, был редким гостем в этом мире, и почти всегда был связан с опасностью.

С ним.

Целую вечность они были вместе. Он — единственное живое существо в ее мире, не считая маленьких пищащих тварей, которые подбирались к ней, когда она засыпала.

Запертая дверь этих мерзких существ не останавливала. У них были свои ходы в переплетении труб и проводов, по которым они проникали из тоннеля в сбойку. Один раз, проснувшись от слабого скрежета и подняв фонарь, она увидела в слабом свете десяток пар глаз-бусинок, кружащих хоровод возле ее койки. Ей стоило огромных усилий не закричать. Не выдать себя врагу более страшному. Из последних сил она приподнялась на локте и швырнула в ближайшую тварь консервную банку. Промазала — руки тряслись и не слушались, да и сил после месяца жизни впроголодь не осталось. Но животных она спугнула.

В тот раз существа не решились напасть. Они были не глупы, и понимали, что время работает на них. Один бог знал, сколько их обитало в темноте тоннелей. Даже пятнадцать-двадцать, кинься они разом, могли задавить ее числом. Но они не нападали. Должно быть, знали, что незачем сегодня рисковать, если через пару дней добыча достанется им без боя.

После того случая то одна, то другая тварь время от времени возникала на безопасном расстоянии. А двое суток назад самая глупая или смелая напала на нее. Хотя, может, то была крыса-камикадзе, старая и больная, которая отправилась на верную смерть по приказу стаи. Мерзавка забралась на деревянную лежанку по ножке и цапнула ее за руку. Укус сначала показался ей не больнее укола булавки, но потом долго саднил и кровил. Ранку она обработала прибереженной зеленкой, пузырек которой сохранила, подумав с мрачной иронией, что не успеет умереть от заражения крови. Она не отбилась бы так легко, будь крыса молодой и здоровой — но та сама находилась на последнем издыхании. Вялая и медленная, гадина даже не попыталась увернуться, когда девушка занесла над ней ногу. И в следующую секунду с мокрым лопающимся хрустом была впечатана сапогом в пол. Девушка глядела на ее останки со смешанным чувством голода и отвращения. Наверно, то же самое чувствовал он, когда в первый раз отрезал кусок запретного мяса от еще теплого трупа — трупа того ублюдка… «Розовой свинины», как он говорил. Он и ей предложил. Этого она никогда не забудет.

Дело было не в людоедстве, а в том, какое у него в тот момент было лицо. Ему не пришлось преодолевать стыд и отвращение. Он преодолел свою человеческую природу. Нашел себя и стал тем, кем должен был быть изначально. Он вкушал человеческую плоть как святое причастие. Она и раньше замечала странности в его поведении, но списывала их на шок и нечеловеческий стресс. Ей и в голову не приходило, что все зашло так далеко.